ВОЗВРАЩЕНИЕ В СУРУБАЙ
Афганская эпопея спецназа ГРУ. Комбат встретил Бокова на удивление радушно.
– О, начальник штаба прибыл! – воскликнул Зубов и участливо спросил: – Ну как, выздоровел?
– Так точно! – соврал Григорий, не обмолвившись и словом, что отказался от реабилитации.
– А мы тут марокуем, как «духов» из Сурубая выбить. Помнишь кишлак, где Щебнева ранило? Опять налезли туда, как тараканы. Местную власть разогнали. Муллу, который с нами сотрудничал, камнями побили. Надо помочь навести порядок. Вот к нам за помощью обратился сотрудник джелалабадского ХАД, начальник отдела по борьбе с бандитизмом товарищ Миагуль.
Только теперь Григорий обратил внимание на рослого пуштуна. Хотя одет тот был по-европейски, принадлежность к этому племени выдавала коричневая шапочка без козырька. На сухощавом лице Миагуля, разогнув усы, промелькнули дружеская улыбка, и оно вновь приобрело озабоченный вид.
– Сделаем так, – сказал Зубов, обведя указкой на карте зону Сурубая, – вторая и третья роты поднимутся по правому хребту, займут позиции и прикроют работу хадовского батальона, который пойдет ущельем. В резерве останется первая рота со средствами усиления. Вам, Григорий Федорович, придется возглавить резерв. Больше некому. Тураев – в отпуске. Щебнев только из госпиталя вышел – будет за ротного. Так что давай, вникай в обстановку и готовь документы на боевой выход. Сегодня в ночь и двинем. Асадабадский батальон ХАД, по заверениям товарищей, уже готов к выходу, и ждет нашей команды.
Как только стемнело, Двинулись в путь. Еще утром Григорий был в госпитале и ни сном, ни духом не чувствовал, что уже вечером он будет качаться в люке боевой машины в ожидании предстоящего боя.
К полуночи батальон подошел к кишлаку, который, казалось, не подавал никаких признаков жизни. Только тревожный брех собак разносился в ночи. Обещанного афганского батальона здесь не было. Миагуль вызывал на связь Асадабад, что-то возмущенно кричал в эфир, но время шло, а хадовцы не появлялись.
– Все, больше ждать не будем, – решил Зубов. – Задачи второй и третьей роте – прежние, а резерву надо пройти через их порядки и спуститься по террасам в ущелье со стороны гор. В случае чего – легко прикрыть огнем.
– Ну, сволочи! – возмущенно сказал Щебнев, когда они с Григорием возвращались к своей колонне. – Вот увидите: «зеленые» поспеют на готовенькое, поизвиняются, и им все сойдет с рук. – Он зло цыркнул сквозь зубы, махнул рукой и крикнул: – Заводи, мужики. Поехали!
Дорога в горы петляла меж развалин разрушенного кишлака. Гусеницы и колеса боевой техники размалывали куски глины от бывших человеческих жилищ, выброшенные на дорогу взрывами бомб и снарядов. Эта печальная картина запустения навевала на Григория грустные мысли: «Сколько же погублено таких вот селений! Их жители гордились отвоеванными у гор клочками земли! Где они сейчас? Кто подался в Кабул, кто – в Пакистан, а кто бродит по горам с оружием в руках, мстя за унижения и правым, и виноватым. А мы удивляемся, почему мятежники находит поддержку у крестьян».
Дорога раздвоилась. Основная пошла по хребту дальше в горы, а в ущелье свернула неприметная тропа. Колонна резерва пошла по ней. Но чем ниже, тем круче становился уклон.
– Давайте сначала спустим БМП, – предложил Щебнев.
– Хорошо, я не против, – согласился Боков.
Бронетранспортеры расставили веером на случай обстрела, а боевые машины поползли вниз, спрыгивая с террасы на террасу. Каждый удар о землю отдавался в печени. Сколько еще ступенек у этой нескончаемой каменной лестницы? Григорий, кривясь от боли, попросил Щебнева:
– Останови, слезу. Не могу больше терпеть. Проклятая желтуха доканывает.
– Всем нужно спешиться. Так будет безопаснее.
Офицеры пошли впереди, а за ними проламывались сквозь заросли кукурузы боевые машины. В какой-то миг в хрусте сминаемых стеблей отчетливо послышался удар металла о броню. По ущелью покатилось эхо выстрела.
– Разрывная! – Щебнев встревожено покрутил головой, пытаясь определить, откуда стреляли. Но утренняя дымка затянула противоположный склон.
– Ш-пок! Ш-пок, – рассекли две пули кукурузные листья.
Рядом с БМП разорвалась кумулятивная граната. Чуть поодаль ухнул снаряд безоткатки.
– Откуда они лупят, сволочи? – зло озирался Щебнев.
– Пока не поздно, надо выбираться отсюда. Пожгут нас «духи» в этой кукурузе ни за понюшку табаку.
Боков связался с комбатом:
– «Решительный», я «Кобра». Мятежники ведут прицельный огонь. Обнаружить их пока не могу. Стреляют с противоположного ската.
– Ладно, «Кобра», возвращайся, – послышался в наушниках глухой голос Зубова. – Меня тоже обстреливают. Пулей антенну сбило.
Боевые машины круто развернулись, вырывая с корнем стебли, поползли вверх, раздирая гусеницами каменные стенки террас. Разведчики шли рядом с машинами, пытаясь определись, откуда же летит смерть. Но утренняя дымка поглощала вспышки, а эхо множило и разносило звуки выстрелов по всему ущелью.
Рой пуль пролетел и над головой Бокова. Он упал за каменную ограду, вжался в землю. Устыдился своей слабости, поднял голову над забором, когда-то охранявшего посевы от домашнего скота, а теперь спасавшего его от смерти. Душманский пулемет бил метров с четырехсот, расковыривая разрывными пулями ненадежную кладку. Каменное крошево сыпалось на голову, в горле першило. Рядом ухнул разрыв снаряда безоткатки, и забор предательски осел, словно и он был за мятежников. «Все, меня вычислили! – забилась в мозгу тревожная мысль. – Что же делать? Куда бежать?»
Он вслушался в канонаду боя. Сильнее других гремели разрывы 122-миллиметровых снарядов наших гаубиц, стучали скорострельные пушки БМП, строчили крупнокалиберные пулеметы бронетранспортеров, но огонь мятежников не ослабевал. Решил сменить место, отполз в сторону и наткнулся на Щебнева.
– Товарищ капитан, мы здесь все равно не отлежимся! – крикнул он. – Надо к своим прорываться. Сейчас проверим меткость «духов».
Вадим вскочил и со всех ног метнулся к разрушенному дувалу. За ним побежали солдаты, скидываясь и падая за укрытия. А Григорий не мог оторваться от земли: что-то отнимало решимость. Казалось, стоит только выглянуть из-за укрытия – и тут же скосит пуля. «Что раскис, рейнджер? – спросил себя с издевкой. – Встань и беги! Неподвижную мишень легче поразить, чем “бегунка”». Мышцы послушно напружинились, подняли его. Внутри все сжалось и похолодело, словно он не вставал, а прыгал в прорубь.
Это ощущение не оставляло до тех пор, пока не заскочил с дувал, где укрылись разведчики. Упал, загнанно дыша, хватая широко открытым ртом воздух. Немного успокоившись, достал две таблетки, кинул их в рот, разжевал, сказал Щебневу:
– Что-то, Вадим, меня ноги плохо носят. Сердечко стучит, аж в ушах отдает.
Тот сочувственно посмотрел на Бокова, сказал в сердцах:
– Эх, товарищ капитан, зачем вы с нами увязались? Зубов ваш поступок все равно не оценит!
– А мне важно, что ты оценил.
К оставленной на плато бронегруппе нужно было пройти по лысому косогору. Прячась за БМП, сделали к ней еще один бросок. И снова повезло: никого даже не царапнуло. А когда решили, что удача на их стороне, под первой машиной вспыхнуло пламя. Левая гусеница взвилась и, обмякнув, расстелилась по земле. Из люка выскочил щупленький механик-водитель, схватил конец гусеницы, дернул ее сгоряча, опустил, метнулся за кувалдой, и начал остервенело выбивать застрявшее меж катков звено, не обращая внимания на свист пуль.
– Майрабеков, скоро управишься? – нетерпеливо крикнул ему Щебнев.
– Не знаю… Гусянку капитально заклинило.
– Вадим, оставь одну машину для прикрытия, – сказал Боков, – остальные выводи на плато, а то пожрут их на этом лысом склоне.
– Нет, товарищ капитан, теперь мой черед прикрывать, – решительно сказал взводный и снова спросил водителя: – Ну, что там, Майрабеков, скоро ты?
– Ничего не получается. Намертво заклинило, – виновато ответил солдат. – Дернуть надо.
Слева, совсем близко ударил по ним пулемет, загнал под броню. Григорий заметил, откуда он стрелял, дал в ответ короткую очередь, крикнул Щебневу:
– Давай, бери нас на буксир и тащи на гора, а то уже окружать начали.
БМП сдала назад, осталось только набросить крест-накрест два троса. Из-под днища вылез рядовой Иванов, взялся за проушину, но, ойкнув, бросил ее и схватился за плечо. Сквозь пальцы начала сочиться кровь, сбегая струйкой на хэбэ. Его втащили обратно под броню, начали перевязывать.
– Прикройте, я сам зацеплю, – сказал Майрабеков.
Ему удалось надеть на крюк ушко троса. А когда повернулся за вторым, вздрогнул всем телом и начал медленно оседать на землю.
– Ну, зараза, теперь точно машину не спасем! – выругался Григорий и тут же подумал: «Да что я о железе пекусь? Человека ранило!»
Он пополз к солдату, затащил его под машину, настороженно спросил:
– Куда попало?
– Не знаю, товарищ капитан, спина болит.
– Вести сможешь?
– Попробую.
Майрабекову вкололи промедол, перебинтовали посеченную осколками разрывной пули спину и положили рядом с постанывающим Ивановым. «Кто зацепит второй трос? – мучительно думал Григорий. – Кого послать? А если убьют? Снова начнут тебя винить. Нет, лучше сам подохну, чем потом выслушивать упреки». Разбирательств начальства он теперь боялся больше душманских пуль.
Над головой короткими очередями била скорострельная пушка БМП. По броне звонко стучали пули. Он огляделся, решительно сказал:
– Майрабеков, садись на место. Иванова тащите в десантное отделение.
Подождал, пока солдаты выполнят его приказание, и нырнул в простреливаемое пространство. Снова до тошноты поджало диафрагму, страх, словно фреон, охладил все внутри. «Не дрейфь, Гриша! Всего три шага. А теперь хватаем петлю, просовываем под защелку крюка», – командовал он сам себе. Сейчас для него ничего не существовало, кроме этого изогнутого куска металла. Уже когда набросил петлю на крюк, что-то резко кольнуло в правый бок, и на хэбэ проступили красные пятна. Не поверил своим глазам, провел рукой по куртке. На перепачканных пылью и смазкой пальцах алели капельки крови. И почему-то стало спокойно, благостно на душе. Он ранен, но не смертельно, и может двигаться. А кровь – это ничего. В прошлую войну даже штрафники тяжкую вину смывали кровью. Может, и от него наконец-то отстанут свалившиеся напасти.
Григорий хотел, чтобы его ранило. Даже смерть была для него не так страшна, как обвинение в трусости, что оставил товарищей на поле боя. А умереть ему было сейчас, что две копейки в телефон-автомат бросить.
Сцепка из двух машин медленно ползла в гору, оставляя широкую борозду. Григорий шел рядом, прячась за броню. Но разве мог он предугадать, откуда вылетит предназначенная ему пуля.
– Ну, товарищ капитан, даете! – услышал он восхищенный возглас, когда выбрались к своим.
– Да, лихой у нас начштаба!
Зубов недовольно процедил:
– Зачем это геройство? Могут же и убить!
– Я смерти не боюсь! – задиристо ответил разгоряченный боем Григорий. – А боюсь, чтобы меня снова в трусы не записали.
Комбат не обратил снимания на его тон, сказал:
– Все, Григорий Федорович, отвоевался. Я вызвал за ранеными вертолет, давай в госпиталь.
– Нет, товарищ майор, я останусь. Что мне в госпитале скажут? Вчера выписался, а сегодня опять пожаловал? Раны неглубокие: бок посекло осколками разрывной пули. Заживет, как на собаке.
Зубов с любопытством взглянул на своего начальника штаба, который открылся для него с неожиданной стороны, сказал:
– Мы здесь остаемся. Надо же проучить «духов», а то совсем обнаглеют. Сейчас спустимся вниз, а ночью вернемся, займем оба хребта и вызовем авиацию.
Когда спустились с гор, увидели колонну хадовцев.
– Появились – не запылились, – процедил сквозь зубы Щебнев. – Надеялись, что без нас обойдется?
Навстречу Зубову шел Миагуль с командиром батальона ХАД Асадабада Шах Хусейном. Тот виновато улыбнулся:
– Прости, командор. Попали в засаду, еле отбились.
– Ладно, примирительно ответил комбат, – готовьтесь к бою. Задача остается прежняя – прочесать кишлак. Пока отдыхайте.
На отдых спецназовцы остановились в эвкалиптовой роще. Обрызганные жгучими лучами длинные серебристые листья поникли. И только вдоль арыка нарядно зеленела вскормленная благодатной почвой высокая трава. Боков разделся, выстирал куртку и, не дожидаясь, пока высохнет, надел, ощущая приятную прохладу. Периодически глотал таблетки, глуша ими боль в печени. И все же болезненное состояние не проходило.
– Ты, Григорий Федорович, никуда не ходи, понял? – сказал за обедом Зубов. – Ни к чему это твое упрямство. Я же вижу, что тебе плохо.
– Нет-нет, буду здесь. Пройдет.
Не мог комбат понять, что для уязвленного самолюбия начальника штаба присутствие на поле боя вместе с батальоном лучше всяких лекарств лечит душевные раны, которых появилось немало за время службы в батальоне. Все, от чего мысленно отрешился, обрело прежнюю значимость и вес. Снова стали близкими и понятными солдаты и офицеры, светлыми их взгляды и улыбки.
…К утру разведчики окружили кишлак и начался бой. Периодически звуки выстрелов глушил рев проносившихся над головой самолетов и вертолетов. Когда Зубов приказал подогнать зенитную установку, Боков сам поехал с ней.
– Что тебе не сидится? – усмехнулся он, когда Григорий доложил о прибытии. – Пусть зенитчики врежут вон по той крепостенке. Огрызаются, сволочи.
Зенитная установка, скрежеща гусеницами по гальке, подошла поближе к зданию, уставилась в него четырьмя черными жерлами и мгновенно, словно стружка из рубанка, полетели гильзы. Короткая остановка, и вновь заработала добротно скроенная машина смерти, кроша дувал. Под прикрытием огня зенитки к нему бросились солдаты и вскоре вывели из глинобитного здания пятерых очумелых от обстрела мужчин, вынесли их оружие.
– А ну-ка, тащите их сюда! – обрадовался Зубов и добавил, обращаясь к Бокову: – Пока нашли только три пулемета и гранатомет. А безоткатки, дэшэка они где-то спрятали.
Пленные брели с окаменевшими лицами, похожие друг на друга своей готовностью к смерти. Эта обреченность чувствовалась в неторопливых движениях, посиневших и дрожащих от страха губах. Казалось, что они шептали молитву.
Зубов подозвал к себе мятежника помоложе, начал рассматривать его ладони. Молодой парнишка, лет семнадцати, не выдержал, взмолился:
– Не убивай, командор! Я покажу, где склад, где прячется наш главарь. Я знаю, где лежит убитый шурави, который сражался в нашем отряде. Не убивай меня, командор!
– Ну зачем же убивать тебя, – подобрел Зубов, – если ты готов помочь мне. – Повернул к Бокову довольное лицо, добавил: – Хочешь, Григорий Федорович, секрет тебе раскрою, как пленных допрашивать? Весь спектакль с расстрелом я специально для этого паренька устроил. Чувствовал, что он расколется. А знаешь, по чем определил? По ладоням! У него руки шибко потеть начали. Ишь, как взмок «душок» со страху, какими преданными глазами на меня смотрит. Как самая верная собака. Вот теперь он все расскажет. Так что учись, пока я жив. Возьми взвод и сходи за главарем. Я вижу, ты развеяться хочешь. Надоело в тылах сидеть.
Они пошли разрушенным кишлаком, и по дороге афганец показал труп бывшего нашего солдата, который перешел на сторону мятежников. В кармане широченных шаровар обнаружили пачку афгани, замотанную в грязную тряпицу, записную книжку и фотографию с меткой ташкентского ателье. С нее смотрел симпатичный черноглазый таджик в форме рядового мотострелковых войск. А сейчас лежал худой, тщедушный, в запыленном халате, обросший курчавой бороденкой, безразличный ко всему происходящему на земли, и ничем не отличался от валявшихся рядом трупов мятежников.
– Это дом командора, – пояснил афганец, когда подошли к большому дувалу. – Он прячется в подвале.
Но в подвале главаря не было. Воспользовавшись суматохой, он успел улизнуть. Только в закутке нашли молодого парня. Его вывели в свет и немало подивились внешнему виду. Привлекательность лицу придавали большие, грубо подведенные голубые глаза, с огромными, расширенными страхом зрачками.
– Слышь, чего это он, как девка, размалевался? – спросил у товарища невысокий коренастый разведчик, с любопытством разглядывая пленника.
– Ну, ты че, ни разу педиков не видал? – хмыкнул презрительно его напарник. – Главарь его пользовал. Теперь не с кем будет ему забавляться.
Солдат решительно вытащил нож, начал приближаться к своей жертве.
– Стой! Не сметь! – крикнул Боков.
Услышав грозный окрик, тот застыл в нерешительности.
– Оставь его, – более спокойно добавил Боков, – какой из него вояка. Зачем о такую мразь руки пачкать.
Он говорил, а в душе сомневался, правильно ли поступает. У каждого свои счеты с душманами. «Может, пройдет время, и сам еще не такое вытворять будешь?.. Нет, не буду! В честном бою сразиться и убить – да, а с безоружными пленными воевать и изгаляться над ними – последнее дело».
Склад они нашли в хорошо замаскированной пещере. В ней и были спрятаны тяжелое оружие, боеприпасы. Видно, совсем недавно здесь разгружался караван.
С богатыми трофеями батальон возвращался домой. Труп бывшего солдата бросили на решетку БМП, и стеганый халат быстро покрылся пылью и копотью выхлопных газов. Его скинули в автопарке, как ненужный хлам, и он валялся там, пока шло выяснение. Действительно, два года назад из гарнизона ушел мотострелок. Его посчитали без вести пропавшим. А он, оказывается, недалеко убежал. И не ради мира покинул часть, а чтобы стрелять по своим. Что его толкнуло на такой шаг? Трудно теперь ответить на этот вопрос.
Николай Кикешев «Встань и иди. Афганская эпопея спецназа ГРУ».
